Э.Б.Ершова.(Москва).
РЕПРЕССИИ ПРОТИВ БЕЛОРУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В КОНЦЕ 20-х - НАЧАЛЕ 30-х годов.
Проблеме репрессий в советском обществе посвящено достаточно много публикаций. Особенно их выход увеличился с конца 80-х гг. ХХ столетия, когда были созданы в регионах общества, посвященные изучению таких материалов, сбору воспоминаний бывших политзаключенных и т.д. (Пермь, Москва и др.). Репрессии затронули все регионы СССР, все существовавшие группы населения: от крестьянства до интеллигенции, от рядового секретаря сельсовета до первых секретарей ЦК республиканских партий большевиков, членов правительств. Сталинская система расправлялась с каждым, кого подозревала в несогласии с политикой партии, либо в личной неприязни к Сталину, если это касалось деятелей высокого ранга. Сегодня уже достоверно доказано, что ни один волос не мог упасть с головы известных обществу людей, партийных и советских деятелей без указания на то лично «вождя народов», а на местах действовал механизм доносительства из-за зависти, недоброжелательности, стремления выслужиться перед властью и т.д. Сия чаша не миновала ни одну из союзных, автономных республик, ни одну группу населения. Среди историков до сегодняшнего дня нет единодушия по поводу времени начала репрессий: одни считают их началом Октябрь 1917 г., другие – 1922 г. с процесса «левых» эсеров и высылки большой массы философов, ученых, писателей за рубеж, третьи с процесса «Промпартии» в 1928 г.. Можно сказать, что у сторонников каждого из указанных периодов есть основания и доказательства своей точки зрения.
Изучая исторические судьбы художественной интеллигенции Белоруссии, автор данной статьи пришла к выводу, что репрессии против творческой интеллигенции республики начались в 1928 г. и совпали с процессом «Промпартии», хотя предпосылки к будущей расправе были наяву уже в середине 20-х гг.(1). Формы и методы репрессий были самыми различными: от критики в прессе, запрета на публикации произведений до прямого ареста, содержания в тюрьме, отправки в ссылку или в концлагеря, а то и просто расстрела.
Чем дальше уходит от нас первая половина ХХ века, тем чаще мы обращаем свой взгляд к тому времени, чтобы проанализировать, осознать и понять все, что происходило с народом и страной в период так называемой сталинской модернизации. Стремление к анализу того времени не ограничивается изучением состояния политики, экономики, культуры в целом. Так или иначе затрагиваются взаимоотношения между национальными регионами, их общественными структурами и сферами, составной частью которых была национальная культура, в том числе национальные литература и искусство. В течение последнего десятилетия российская историография все больше делала упор на трагические события - репрессии против творческой интеллигенции, идеологический диктат по отношению к творчеству, стремление ряда ее представителей противостоять этому или бороться против давления, либо принять "пожелания" власти и каким-либо образом сохранить основы национального языка, традиции национальной культуры.
При всем том страшном и трагичном, что открылось исследователям с рассекречиванием многих фондов архивов, необходим объективный анализ происходивших процессов в стране, имевших не только отрицательные, но и некоторые положительные аспекты. В их числе можно назвать осуществление перевода на все имеющие свою письменность языки народов СССР произведений поэтов, писателей, драматургов национальных регионов страны, что позволяло массе читателей познакомиться с многонациональной литературой. В любом уголке Советского Союза знали произведения украинского поэта Павло Тычины, белорусских поэтов Янки Купалы и Якуба Колоса, пьесы Кондрата Крапивы, стихи казаха Джамбула Джабаева, лезгинца Сулеймана Стальского и многих других. Произведения известных писателей народов СССР входили в школьную программу внеклассного чтения, в ряде высших учебных заведений (типа педагогических вузов, институтов культуры и др.) был введен курс "Литература народов СССР". В репертуары театров обязательно включались произведения национальной драматургии. Безусловно, все это делалось под давлением однопартийной системы, которая исходила из ленинского плана проведения национальной политики и сталинского лозунга, определявшего культуру нового общества как "социалистическую по содержанию и национальную по форме". Внедрение в сознание людей понимания важности развития национальной литературы несло в себе положительный аспект, ибо тогдашнее молодое поколение знало равно как русскую литературу, так и литературу народов своей большой страны. Это расширяло кругозор, воспитывало интернационализм и уважение к другим народам, свидетельствовало о наличии талантов среди даже самых малых народностей. Народы страны имели представление о том, где литература развивалась с древности, а где существовало только устное народное творчество, а истоки письменности появились лишь вместе с установлением Советской власти. Это было положительным фактором - формирование уважения к культуре других народов. Однако параллельно с этим процессом шел другой – репрессии против тех же писателей и поэтов, композиторов, актеров и режиссеров. Наглядным тому примером могут служить судьбы белорусской художественной интеллигенции.
Негласное неприятие сталинской политики насильственной коллективизации, форсирования индустриализации за счет крестьянства, идеологического давления на творчество, отнюдь не добровольное объединение художественной интеллигенции в профессиональные ассоциации, контролировавшие жизненную и духовную сферу культуры, вызывало определенный протест среди самых различных групп белорусской интеллигенции.
Но открыто высказывать свой протест опасались, памятуя о «деле Прищепова», «деле Тишки Гартного (Д.Ф.Жилуновича)» и других белорусских общественно-политических деятелей. И если «дело Прищепова» привело к репрессиям среди хозяйственных, инженерно-технических и советских кадров, которых обвиняли в саботаже первого пятилетнего плана, государственного займа, коллективизации и других мероприятий партии большевиков, то «дело Тишки Гартного» - поэта, публициста, председателя Первого Белорусского правительства в 1917-1918 гг., позднее наркома просвещения в СНК БССР, человека, занимавшего множество других государственных постов в Советской Белоруссии и стремившегося к возрождению родной стороны, послужило сигналом к расправе с творческой интеллигенции. В основе гонений на Тишку Гартного (Д.Жилуновича) было недоброжелательство и зависть, иначе не назовешь весь тот процесс гонения, которому он подвергся в течение одного только года. В 1928 г. республика готовилась отмечать 20-летие его творческой деятельности. В справке, составленной отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) Белоруссии говорилось, что «При некоторых идеологических и художественных формальных недостатках его творчества и даже отдельных политических ошибках по некоторым принципиальным вопросам (театральная дискуссия) его все-таки можно отнести к разряду пролетарских писателей» (2). Буквально накануне празднования было объявлено, что ему выносится партийный выговор за примиренческое отношение к позиции другого поэта и литературного критика Тодора Глыбоцкого (3). Давление было столь сильно, что Гартный вынужден был оправдываться письмами в ЦК КП(б)Б и в печати о своем несогласии с позицией Глыбоцкого, что он хотел только лишь настоящего развития белорусского языка, культуры, кино, театра. В Постановлении Президиума ЦКК и П/К КП(б) Б от 16 января 1931 г. «По делу Жилуновича» перечислялись все его «грехи» перед партией и советской властью» и выносился следующий вердикт: «Д. Жилуновича за проведение национал-оппортунистической линии, направленной против правильной политики КП(б)Б, и не поддающегося исправлению, за участие в антипартийной группировке КП(б)Б, за связь с чуждыми и враждебными делу пролетариата нацдемовскими и фашистскими элементами, являющегося рупором враждебных сил, которого использовала в своих целях нацдемовская контрреволюция – из рядов КП(б)Б исключить» (4). В последующие годы он старался жить незаметно, его произведения все меньше публиковались, его имя все реже упоминалось в печати. Это было на руку власти, стремившейся вычеркнуть его имя из народной памяти, хотя к его делу возвращались в течение нескольких лет, пока он не был окончательно обвинен во враждебном отношении к советской власти в 1937 г., арестован и расстрелян (5).
К 1928 г. в органах власти имелись объемные справки-доносы о настроениях во всех группах интеллигенции - среди учителей, литераторов, актеров, студенчества и т.д. Эти справки позволяют сделать вывод о том, что уже в 20-е годы была широко развита сеть осведомителей и «аналитиков» любого творчества, которые могли трактовать каждое слово, каждый взгляд так, как это было удобно однопартийной системе.
Особенно внимательно отслеживалось настроение художественной интеллигенции, входившей в литературные объединения. Их в середине 20-х г. в Белоруссии было 8, а к началу 30-х г. осталось только 3. Из них две группы – «Узвышша» («Возвышенность» - пер. Э.Е.) и «Полымя» (Пламя) до последнего сопротивлялись вхождению в третье объединение - Белорусскую Ассоциацию пролетарских писателей (БелАПП), являвшуюся официально признанной организацией деятелей литературы в соответствии с резолюцией ЦК ВКП(б) 1925 г. Все группы и объединения, не желавшие входить в БелАПП, подвергались критике в средствах массовой информации, а произведения их участников не публиковались.
Так, группу "Узвышша" обвиняли в том, что она не понимала назначения литературного объединения "Молодняк" (ставшего основой БелАППа), как литоргана, который "выявлял и воспитывал литературную молодежь, особенно «крестьянскую», что группа «замкнута на своем литературном Парнасе» и оторвана от рабочих и трудового крестьянства. Одному из руководителей группы - Владимиру Дубовке вменялось в вину его высказывание в статье газеты «Гудок» о том, что он признавал руководство Коммунистической партии не безоговорочно, а в «возможных для себя и группы направлениях и формах»(6). В том же 1928 г. в черновых списках среди интеллигенции распространилось стихотворение В. Дубовки «Пасеклi наш край папалам» («Рассекли наш край пополам»), за которое он был подвергнут административной высылке в г. Смоленск, что считалось довольно мягким наказанием.
Страхом и ужасом был охвачен другой член «Узвышша» - поэт Андрей Александрович, услышавший от некоторых друзей - белапповцев, что это стихотворение вместе с В. Дубовкой приписывают и ему. Он тут же отправил во все возможные инстанции - ЦК КПБ(б), Секретариат БелАППа, НКВД Белоруссии - письма, в которых отрицал свою причастность к соавторству, доказывал свою преданность Советской власти, партии коммунистов. Стремление проявить свою приверженность идеалам ВКП(б) не спасло, к сожалению, его от репрессий в конце 30-х г.: он был сослан на Север, где работал портовым грузчиком Норильского комбината в Дудинском порту, а затем бригадиром. В 1947 г. ему разрешили вернуться в Минск рабочим на строительство тракторного завода и литсотрудником заводской многотиражки. Но в 1949 г. А. Александровича снова арестовали и выслали в Красноярский край на поселение. Реабилитирован он был в 1955 г., но прожил недолго, ибо здоровье положил на Севере, а морально был сломлен непониманием причин того, за что понес несправедливое наказание, если всю жизнь до ареста, будучи по социальному происхождению из крестьян, разделял идеи партии большевиков и поддерживал политику Советской власти, вскрывал в 30-е годы «козни врагов и национал-демократов».
В конце 20-х - начале 30-х гг. между официально признанным объединением литераторов БелАППом и другими группами продолжалось не только противостояние, но шла ожесточенная и неравная борьба. Руководство БелАППа оправдывало себя в этой борьбе против группы «Узвышша» тем, что они «отрицали сам факт существования пролетарской литературы в БССР, затушевывали социальную враждебность вредных пролетариату литературных теорий, отрицали великое значение литературы в классовой борьбе и признавали фактором ценным самим по себе национальное возрождение белорусского народа» и т.д. Таких участников «Узвышша», как М. Лужанин, Н. Пуща, Н. Пурич, Т. Кляшторный и других называли представителями «необуржуазной литературы», что позднее послужило основой применения к ним репрессий.(7).
По отношению к группе «Полымя», образованную еще в 1927 г., официальные партийные и правительственные органы были более терпимы, ибо в ее состав входили корифеи белорусской литературы Я. Колас, Я. Купала, М. Зарецкий, Д. Жилунович и др. Их точку зрения деятели БелАППа объясняли несколько неясной идеологической позицией и пытались вести разъяснительную работу с тем, чтобы привлечь на свою сторону ведущих поэтов Беларуси. Их взгляды характеризовались как «платформа развития белорусской художественной литературы путем усиления творческой работы и в тесной связи с потребностями социалистического строительства, укрепления в ней идеологии пролетариата наряду с развитием и усовершенствованием национальной формы»(8). В начале 30-х г. эту группу также стали обвинять в «нацдемовских» устремлениях и целый ряд ее деятелей было репрессировано.
Огромный ущерб белорусской литературе нанес литературный критик Лука Бэндэ, напечатавший в № 6 и 7 журнала «Молодняк» за 1930 г. статью «Шлях паэта» («Дорога поэта»-пер. Э.Е.), в которой он со всей яростью обрушился на литераторов Белоруссии, которые, якобы, провозглашают «нацдемовские» ценности и выступают против пролетарской культуры. Он быстро сделал себе карьеру в Академии Наук БССР, где основал свой «штаб». С этого времени начались главные события 1930 г. в жизни научной и творческой интеллигенции: во-первых были уволены и арестованы бывший директор Института искусствоведения в структуре Инбелкульта, заместитель заведующего Белгоскино Я. Дыла, литераторы-академики АН БССР В. Ластовский, А. Смолич, С. Некрашевич, Я. Лёсик, историк Вл. Пичета, писатели М. Горецкий, М. Громыко, В. Дубовка, Я. Пуща, и многие другие. Они обвинялись в контрреволюционной деятельности и принадлежности к организации по типу раскрытой на Украине контрреволюционной организации «Союз освобождения Украины». К руководителям аналогичной организации причислили бывшего председателя правительства БНР – А. Цвикевича, народного комиссара посвещения БССР, члена ЦИК Белоруссии А. Балицкого и других видных деятелей республики.
Осенью 1930 г. были арестованы Я. Колас и Я. Купала, от которых потребовали публикации открытых писем о признании своих ошибок и обещаний не повторять их. Такое письмо от 30 ноября 1930 г. опубликовал в печати Я. Колас, где он признавал свои ошибки и свое участие в контрреволюционной работе, давал клятвенное обещание порвать с белорусским национал-демократизмом и трудится на благо пролетариата и социалистического отечества (9). Существует предположение, что это письмо было написано Я. Коласом после беседы в ГПУ БССР. В то же время был задержан и находился несколько дней в ГПУ Я. Купала, который не только не признавал за собой никакой вины, но и сделал попытку совершить самоубийство. Оно оказалось неудачным и его отпустили, взяв с него обещание написать покаянное письмо дома. Однако Я. Купала не выполнил своего обещания, хотя письмо от его имени все же было напечатано в белорусских газетах. Стиль письма свидетельствует, что его автором явно был не поэт, так как в архивах сохранилось подлинное письмо Я. Купалы на имя председателя ЦИК БССР А.Р. Червякова, в котором поэт со всей решительностью заявлял, что ни в какой контрреволюционной организации не состоял и совершенно не собирался в ней быть, а был всегда только поэтом, думающим о счастье Белоруссии (10). В письме он обратился к А.Р. Червякову с просьбой не трогать его родных, библиотеку свою он завещал народу, просил о реабилитации своего имени перед народом, выражал благодарность партии и советской власти за все то доброе, что она сделала для него. Свой уход из жизни он объяснил как единственный путь к очищению перед народом - лучше смерть физическая, чем незаслуженная политическая. Я. Купала закончил письмо следующими словами: «Видно такая доля поэта. Повесился Есенин, застрелился Маяковский, ну и мне туда за ними дорога» (Перевод.-Э.Е.). Письмо датировано 22 ноября 1930 г.
Однако самоубийство Янки Купалы было предотвращено. Это событие привлекло к себе внимание первых лиц БССР – первого секретаря ЦК КП(б)Б К.В. Гая и председателя ЦИК БССР А.Р. Червякова, что явствует из письма первого второму: « Считаю необходимым сообщить Вам, что вчера, 20 ноября, утром сделал попытку самоубийства Янка Купала – народный поэт Беларуссии. Попытка была несерьезной. Купала ударил себя перочинным ножиком в правый бок. Жизнь его в неопасности.
Приглашенный для переговоров в ГПУ, Я. Купала упорно отрицал свою принадлежность к какой бы то ни было контрреволюционной организации и не проявил никакого желания пойти нам навстречу в плане хотя бы осуждения контрреволюционной деятельности своих друзей – участников Союза Освобождения Белоруссии…(СОБ – Э.Е.)
Все это рассматривается нами как протест против нашей политики борьбы с национал-демократизмом. Мы решили не требовать от Купалы признания в участии в Союзе Освобождения Белоруссии, а сконцентрировать свои силы на требовании выступить с открытым осуждением контрреволюционной деятельности белорусской интеллигенции, арестованной по делу СОБ. Надеюсь, что нам это удастся. Сам факт попытки самоубийства мы, разумеется, не обнародуем.
С товарищеским приветом Гай» (11).
Неизвестно, что послужило тому причиной, но 10 декабря 1930 г. газета «Звезда» опубликовала открытое письмо Я. Купалы, напоминающее по стилю письмо Я. Коласа, что невольно приводит к мысли о написании этих писем одним и тем же человеком. Доказать это можно лишь при условии открытия архивов ГПУ-НКВД-КГБ, которые пока еще остаются недоступными широкому кругу исследователей. Жизнь Я. Купалы была прервана в 1943 г. в гостинице «Москва», где он, якобы, покончил с собой, бросившись в пролет лестницы. В 70-е г. прошлого столетия были попытки дорасследовать этот факт, но комиссия так ни к какому определенному выводу так и не пришла.
Таким образом, расправиться с двумя народными поэтами в 1930 г. Л. Бэндэ не удалось и до создания Союза советских писателей он осуществлял свою политику гонения на других, менее известных белорусских литераторов.
Подводя итоги своей деятельности на первом Пленуме оргкомитета ССП, Л.Бэндэ говорил, что БелАПП провела под руководством партии (в основном он лично – Э.Е.) «великую борьбу против буржуазного, националистического и национал-демократического влияния на советскую литературу, провела огромную работу по раскрытию агентуры, контрреволюционного троцкизма,…», не забыв упомянуть скромно и о своих заслугах в этой борьбе (12).
Архивные документы позволяют сделать вывод о том, что выступления в печати так называемых литературных критиков были по сути своей публичными доносами, после которых нередко писатели и поэты арестовывались и несли наказания разной тяжести. Такими были публикации И. Барашко, П. Глебка, А. Кучара, М. Алехновича и других, где они со всем пылом молодости и апломбом критиковали всех и вся и даже тех, кто стоял у истоков белорусской культуры (13). Критикуя всех бывших своих товарищей по литературе, такие «критики» сами попадали тут же под обстрел других и вынуждены были оправдываться и доказывать либо свою невиновность, либо объяснять свои произведения ошибочными взглядами.
В середине 30-х годов вошло в традицию проводить творческие вечера известных писателей в Москве. После всех мытарств в ходе ареста и пребывания в ГПУ в 1930 г. народных поэтов Я. Коласа и Я. Купалу не только оставили в покое, но они первыми удостоились такой чести.
На творческом вечере Янки Купалы, состявшемся в мае 1934 г., поэт Алексей Сурков говорил в своем выступлении о том, что еще в 1927 г. «процесс сближения литератур народов СССР шел очень медленно, но к 1934 г. многие представители национальных литератур были более тесно связаны, а их произведения публиковались на русском языке» (14). Такой сборник произведений Я. Купалы в Москве был издан в 1930 г. А. Сурков также отметил, что ему лично произведения Я.Купалы напоминают творчество Тараса Шевченко, хотя при этом он не обошелся без «капли дегтя», сказав, что белорусский поэт вырос на «ценностях частной собственности» ему понадобилась большая работа над собой для понимания диктатуры пролетариата, марксистской позиции по национальному вопросу и развития социалистического общества.
О творчестве Я. Купалы выступили также белорусские литературные критики Т. Кучер и С. Городецкий, отметившие в его поэзии ритмику народных белорусских песен. В тоже время они не могли обойтись без того, чтобы не кинуть в Я. Купалу камень:»Идет борьба за Я. Купалу, так как национал-фашисты пытаются накинуть на Янку Купалу мантию пророка, сделать его глашатаем идей, выразителем которых он не был никогда» (15).
Считая достижением социалистического реализма принцип идеологической критики творчества поэта они заявляли, что Я. Купала в разные времена то "смыкался" с мелкобуржуазной интеллигенцией и увлекался чуждыми народу идеалами, то сближался с народными массами в своих произведениях и тогда они становились литературными шедеврами. Поэт постоянно находился в поиске и творческом сомнении. Несмотря на такую оценку творчества Янки Купалы, общественность Москвы тепло приветствовала корифея белорусской литературы. В отчетах периодической печати 1934 г. о посещении поэтом многих предприятий и учреждений столицы подчеркивалось доброжелательное и сердечное отношение к Я. Купале.
На вечере, посвященном 30-летию литературной деятельности народного поэта Белоруссии Якуба Коласа 20 октября 1936 г. тот же А. Сурков говорил, что Я. Колас своими истоками был связан с народными низами и в годы первой русской революции выступил как выразитель настроений и чувств «этого бедного белорусского народа. В поэзии Я. Коласа в 1900-1910 годах в полный лирический голос звучит нота социального протеста, нота гнева»(16). Царизм наказал Я. Коласа, посадив его в тюрьму на три года, но выйдя оттуда, поэт стал «рупором накопившей революционное нетерпение беднейшей части белорусской деревни». А. Сурков далее отметил, что «дореволюционное творчество поэта способствовало формированию социалистического сознания в белорусском народе. Однако сам поэт не сумел преодолеть национал-демократические настроения в своем творчестве. И только Октябрьская революция 1917 г. дала силы Я. Коласу прийти к марксистскому пониманию проблем пролетарской революции».
Очень интересны, на наш взгляд, материалы, найденные в РГАЛИ по делу некоего писателя и драматурга М. Ильинского, о котором сегодня в Белоруссии никто не помнит и не знает. Неизвестно даже, что с ним произошло позднее.
М. Ильинский пришел в белорусскую драматургию в 1926 г. на рабоче-крестьянской волне призыва в литературу, которой, по мнению партии, не хватало пролетарского влияния. Будучи рабочим сцены Первого Белорусского государственного театра написал пьесу, там же и поставленную. Возомнив себя великим драматургом, он стал рупором идеологии и практики административно-командной системы, чего не приняла демократическая часть белорусской художественной интеллигенции. Неприятие его претензий на «талант» послужило основой его борьбы против них – «белорусских националистов». В письме ответственному секретарю Союза писателей СССР Ставскому в 1937 г., где он объяснял свой поступок по поводу отправки письма к И.В.Сталину, он говорил о своих заслугах перед партией и народом. Постановкой своей второй пьесы «На прадвесн i » («Накануне весны»-пер. Э.Е.), посвященной началу коллективизации в Белоруссии, он «…считал своим долгом помочь партии в борьбе с этими врагами и в период 1929-1931 годы написал 7 агитационных пьес». Свои произведения М.Ильинский оценил достаточно самокритично: «…лучше написать 7 малоценных с художественной точки зрения агиток, которые били по врагу, нежели написать одну художественную повесть, льющую воду на мельницу врага», как, например, повесть К. Чорного «Лявон Бушмар» («Леонид Бушмар»-пер. Э.Е.) в которой то старался очеловечить звериное лицо врага» (17).
Низкий художественный уровень, неприкрытое пресмыкательство перед большевистской властью вызвало естественную реакцию со стороны большинства писателей – Кучара, Лужанина, Сташевского, Вольского, Кобеца и других – «…всего 40 или того больше», с которыми и повел свою борьбу М. Ильинский, обратившись в ГПУ за защитой, результатом которой стали репрессии. Осведомленность М. Ильинского о судьбах многих творческих деятелей Белоруссии, когда зачастую о них ничего не было известно родным, вызывает удивление и наводит на мысль, что скорее всего он сам был источником клеветы на них и по его доносам они были арестованы. В том же письме Ставскому он сообщал фамилии тех, против еого он вел борьбу и кто оказался в подвалах ГПУ-НКВД: «Звонак, ныне изолированный»; М.Лужанин –«…изолирован и выслан в 1933 г. ….»; Сташевский и Вольный – «…оба изолированы в 1936 г. …»; Хадыка и Мараков - «…оба изолированы в 1935 г. …»; Микулич, Зарецкий, Чорный, Кучар – «все они осуждены от 5 до 10 лет…». Оправдываясь за письмо Сталину, М. Ильинский подчеркивал: «Я не посмел бы беспокоить Секретариат т. Сталина, ЦК КП(б)Б и Вас, тов. Ставский, если бы я чувствовал за собой вин, за которую я должен нести кару. Не стал бы я писать и в том случае, если бы видел, что тут произошла ошибка – «лес рубят - щепки летят». Ведь борьба идет жестокая. Может в ней и невинный пострадать» (18). Имея ввиду, что «невинный» - он сам, и стремясь любым способом выгородить себя, обвинял всех литераторов республики во враждебной деятельности по отношению к Советской власти: «Ведь я не могу забыть, как Головач, бледный от негодования, с горящими глазами, требовал чистки Союза (писателей-Э.Е.), а через неделю органы диктатуры очистили союз от него. Не могу забыть, как и Харик голосовал за мое исключений, а теперь… он там же». В письме он останавливался не только на репрессированных писателях, но обрушивал свой гнев и против их семей, которых Правление Союза писателей не выселяло из квартир, предоставленных Союзом ранее, а ему прислали «записочку через три дня после исключения из членов СПП о необходимости освобождения казенной квартиры».
Письмо Ставскому было написано как ответ на запрос о причинах отправки Ильинским письма И.В. Сталину, на котором была резолюция сотрудника Берии Цанавы: «Срочно тов. Аршарум. Надо лично тебе заняться этим делом. Цанава. 24.1Х.37 г.». И этим делом, видимо, действительно занялось ГПУ-НКВД, ибо последние упоминания об М.Ильинском промелькнули в письме первого секретаря СПП БССР М.Лынькова тому же Ставскому в мае 1938 г.: «… Получил твою телеграмму об Ильинском. Он был исключен у нас в прошлом году за исключительно низкое качество его прежних пьес и бытовое разложение в недалеком прошлом. Теперь этот человек сравнительно поправился, начал серьезно работать творчески. Был он несколько месяцев безработным. Мы решили оказать ему соответствующую помощь. Второй месяц работает у нас управделами. Напишет человек порядочную вещь – восстановим в Союзе. Об этом ему лично мной заявлено. М.Лыньков» (19) . Однако в списках Союза писателей Белоруссии он так больше и не появился ни до войны, ни после войны. Тайна его исчезновения продолжает находиться в закрытых секретных фондах.
Белорусская литература понесла огромный урон в 30-е годы. Если в 1934 г. ко времени образования Союза советских писателей в Белоруссии в его состав было принято 206 человек, то к концу 30-х г. по подсчетам автора их оставалось не более 40.
Подробный разбор творчества белорусских литераторов А. Сурковым был основан на том, что он был членом комиссии Союза Советских писателей по белорусской литературе, осуществлявшей постоянный контроль за творчеством литераторов Белоруссии. Сталинский режим, пройдясь косой по жизням многих деятелей литературы этой республики в 1937-1938 гг., оставил в живых единицы, придушив их творческий потенциал и оставив им одну возможность - писать произведения на заказ к пролетарским праздникам или восхваления в адрес «отца всех народов».
Процессы развития белорусской литературы проходили неоднозначно, так же как неоднозначными были самые различные мероприятия, проводившиеся партией по отношению к деятелям культуры в целом, и литературы в частности. В соответствии с открывшимися материалами невозможно сегодня рассматривать их только односторонне - положительно или отрицательно. Право на существование имеет лишь всестороннее изучение процесса. А он в те годы протекал по двум направлениям - с одной стороны, провозглашение лозунга проведения культурной революции, результатом которой должен был быть достигнут высокий общеобразовательный уровень населения, литературы и искусства. С другой - однопартийная система не могла оставить без контроля эти сферы духовного развития общества и потому при самой мало - мальской попытке противостояния и неприятия ее догм - такие деятели культуры подвергались репрессиям.
Доказательством тому могут служить материалы архивов о деятельности Союза Советских писателей СССР, ее национальных комиссий, на заседаниях которых обсуждалось состояние дел в каждой национальной литературе, и в том числе - белорусской. Так, на заседании пленума национальной комиссии ССП СССР 10-11 января 1939 г. А. Сурков сказал, что белорусская литература так же, как и многие другие братские литературы, была «...сильно заражена чуждыми, враждебными людьми», являвшимися «польскими шпионами».
В 20-е годы в Белоруссии создавались и действовали самые различные секции национальных литератур в рамках Белинкульта (Белорусский институт культуры, реорганизованный затем в Академию наук, где также работали национальные секции литературы: белорусская, русская, еврейская, литовская и польская).В связи с образованием в середине 30-х г. белорусского отделения ССП СССР была ликвидирована еврейская секция, а уже к 1939 г. члены польской и литовской секций были полностью репрессированы. Одновременно с ними понесли по политическим соображениям потери и две другие секции - белорусская и русская. Этот процесс А. Сурковым был охарактеризован следующим образом: «Белорусская литература подверглась довольно большой фильтрации, ибо она была чрезвычайно насыщена прямо враждебными агентурными нацдемовскими кадрами, которые окружали национальных по своему облику белорусских писателей... В результате там создалась обстановка сильнейшей растерянности. Все это сказалось на характере творческой работы. Что касается двух стариков народных поэтов (Я.Коласа и Я.Купалы - прим.Э.Е.) - то им нечем особенно похвалиться. Уже в течение нескольких лет они пишут "визитные карточки" ко всем праздничным дням, хотя творческий потенциал даже по этим стихотворениям чувствуется большой, особенно у Янки Купалы...».А. Сурков поведал участникам заседания и случае, происшедшем весной 1938 г. с поэтом Я. Купалой: «Надо сказать, что с Я Купалой этой весной обошлись не совсем аккуратно. Когда встал вопрос о кандидатурах в Верховный Совет Белоруссии, то в это время у Пономаренко (первый секретарь ЦК КП(б)Белоруссии) был секретарем Волков. Кто-то его надоумил, и когда намечали его кандидатуру (Я.Купалы-прим.Э.Е.), Волков сказал Лынькову (руководитель ССП БССР-прим.Э.Е.): опять ты мне этих фашистов подсовываешь. Такая политика не могла дать плодотворных результатов, ибо сейчас эти люди безусловно советские, они как следует встали на ноги. Эти старики - самые таланталивые белорусские писатели, у них большой авторитет на Западе, хотя Запад пытается их тянуть в то болото, из которого они вырвались (имеется в виду национал-демократизм как выражение национализма-прим. Э.Е.)» (20).
С присоединением осенью 1939 г. областей Западной Белоруссии с центром в Белостоке там было создано отделение белорусской литературы, во главе которого был поставлен известный в то время писатель Ф.Пестрак. В западно-белорусских областях собралось по неполным сведениям около 65 деятелей литературы, среди которых было 20 белорусов, 2-русских, 5-польских и остальные писатели еврейские. Половина из общего числа писателей - беженцы из внутренней Польши и Вильно (ныне - гор.Вильнюс). Среди бежавших было много тех, кто по политическим мотивам сидел в польских тюрьмах. Им была оказана минимальная помощь. Их произведения сразу же стали печатать в периодических изданиях (21). Но в скором времени в предверии войны всех их стали отправлять на поселение во внутренние области СССР-Казахстан, Узбекистан и другие дальние места.
В меньшей степени, чем писатели, пострадали художники, актеры и режиссеры. После «театральной дискуссии» 1926-1928 гг., когда от театральных деятелей требовали самобичевания в недопонимании важности пролетарской эпохи, воздействие власти переключилось на деятелей драматургии и литературы. Однако в конце 30-х годов в связи с развернувшейся борьбой против «формализма» в искусстве, музыке, острие репрессивного аппарата оказалось направленным против художников, режиссеров, актеров.
Одним из первых попал в орбиту репрессий белорусский искусствовед Н.Н. Щекочихин. После ареста он сначала был выслан в далекий Белябей Башкирской АССР. Периодически его арестовывали и садили в тюрьму для «острастки». После перевода в 1937 г. в тюрьму дер. Кальтовка его поместили с уголовником, больным туберкулезом. Ослабленный физически и морально, оторванный от родной Белоруссии и любимого дела, Николай Николаевич заболел и умер там в 1940 г. Перед смертью он все же закончил рукопись «Нарысы г i сторы i л i тоускай манеты XVI - XVII ст.ст.» (Очерки истории литовской монеты XVI - XVII вв. – пер. Э.Е.)и отправил ее в Ленинград, в Эрмитаж. Однако судьба этого труда так и осталась неизвестной (22).
Следом за ним ушли в небытие искусствоведы Касперович и Шлюбский, витебский гравер Я.Минин, искусствовед Петр Даркевич и его брат, художник-монументалист, ученик Петрова-Водкина, Харитон Даркевич. Из-за возможных репрессий из Белоруссии пришлось уехать художникам Филипповичу, Горбовцу, Грубэ. Оказалось под запретом искусство Драздовича, Сергиевича, Чурилы, Севрука и др. Скульптора Бразера спас лишь тот факт, что он выполнил по заказу «секретариата тов. Сталина» бюсты его, В.И. Ленина, 4 барельефа Ф. Дзержинского, скульптуру Сталина в полный рост и т.д. Бразер погиб в гитлеровском концлагере в годы Великой Отечественной войны (23).
Доставалось в 30-е г. и композиторам. В 1936 г. после публикации передовой статьи в «Правде» «Сумбур вместо музыки» (об опере Д.Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда») композиторов заствили проводить дискуссию, в основе которой должно было лежать самобичевание за ошибки в их музыкальных произведениях. Но творческая интеллигенция встретила открытие этой дискуссии молчанием. Но так как надо было выполнять директиву партийных органов, на собрании выступил председатель секции белорусских композиторов – И. Любан, где попытался в обтекаемой форме дать критику произведений белорусских композиторов. В прениях выступили не их коллеги, а исполнители, которые критиковали В.А. Золотарева, Е. Тикоцкого, Н. Аладова, Туренкова за «формализм» в их произведениях, за замену названий прежних произведений на более современные, пролетарские.
Драматическая судьба не миновала виленского композитора, дирижера, фольклориста и музыковеда Павла Васильевича Карузу. После революции он остался на территории Польши, но когда в конце 30-х гг. там стали закрывать белорусские школы, запрещать белорусскую музыку, он начал искать поддержки в Советской Белоруссии. Вскоре после перехода польско-советской границы Н.Н. Каруза был арестован и сослан на Соловки. После войны был реабилитирован, но позднее вновь арестован и сослан в Норильск, откуда он вернулся лишь в 1957 г.
Благодаря защите секретаря Гомельского обкома партии А. Эльмана остался на свободе и в живых известный белорусский композитор Г. Пукст, родом из г. Гомеля. А. Эльман написал письмо в ЦК КПб)Б, что по тому времени было большим подвигом, ибо страх быть репрессированным по малейшему поводу висел над всеми. Он дал характеристику не только самому Г.Пуксту, как выходцу из пролетарских слоев, своим талантом пробившемся в музыкальную культуру, получившем высшее консерваторское образование, но и свое впечатление от произведений композитора, которые он слушал не единожды (24). Ответом на письмо можно считать то, что Г. Пукста оставили в покое, в годы войны он успел эвакуироваться, и автор этих строк помнит Г. Пукста по Гомелю в 60-е годы.
Начало 30-х гг. ознаменовалось беспочвенной критикой в адрес театральных деятелей, таких как Е. Мирович, В. Голубок, наиболее известных в то время режиссеры белорусского театра, отстранением от руководства созданными ими в 20-е годы театрами. Особенно трагичной была судьба режиссера Белорусского государственного театра- III (БГТ- III ), бывшего Передвижного театра и определенного на постоянное местонахождение в г. Гомеле. Статья «Покончить с попустительством врага и на театральном фронте», опубликованная 3 августа 1937 г. в газете «Рабочий», была откликом на арест Владимира Голубка, клеймила «замаскировавшихся врагов» и давала повод для закрытия театра, что и было сделано (25).
Закрыт был на этой же волне Еврейский театр, а его директор и главный режиссер Рафальский вместе с женой были расстреляны как еврейские националисты. Расстреляны были Эдуард Брагинский – директор Польского театра и ряд других театральных деятелей Белоруссии.
Таким образом, в конце 20-х - 30-е гг. сталинская система использовала различные способы и методы, ликвидируя и уничтожая национальные кадры интеллигенции, заменяя их малограмотными, а то и бесталанными, и в то же время претенциозными молодыми выдвиженцами, которых тоже ждала судьба предыдущего поколения.
----------------------
1 См. Ершова Э.Б. Исторические судьбы художественной интеллигенции Белоруссии. 1917-1941. М. «Россия молодая».1994. 284 с.
2.НАРБ.Ф.4..Оп.7.Д.156.Л.68.
3.Там же. Д.114.лл.177-178.
4.Там же. Оп.3. Д.41.Л. 158.
5.Л i таратура I мастацтва.1988.20 мая.С.9.
6.НАРБ. Ф.42. Оп.7.Д.156. ЛЛ.66-69.
7.ГАМЛИ РБ.Ф.97.Оп.1.Предисловие.Л.1.
8.Там же.
9. «Звезда».1930. 30 ноября.
10. Л i таратура I мастацтва. 1988. 3 июня.С.12.
11.Чырвоная Змена. 1989. 14 марта.
12.Советская литература на новом этапе. М.,1933. С.80-81.
13.См.: Кучар. А. Вял i кая перебудова (Большая перестройка – пер. Э.Е). М.,1933; Барашка I . Буржуазные плын i у сучасной л i таратуры (Буржуазные течения в современной литературе-пер.Э.Е.).Минск.1930; Глебка П. Нацдэмаушчына, замаскараваная маркс i стскай фразай (Надемовщина, замаскированная марксистской фразой-пер. Э.Е.)// Узвышша. 1931.№2-3. и др.
14. Из стенограммы творческого вечера народного поэта Белоруссии Я.Купала в гор. Москве от 25 мая 1934 г. ЦГАЛИ РФ. Ф.631.Оп.5.Д.4.Л.11 об.
15. Там же.Л.1-5.
16. ЦГАЛИ РФ.Ф.631.Оп.6.Д.134.Л.6-10
17. РГАЛИ. Ф. 631. Оп.6. Д.174. ЛЛ.1-2.
18. Там же.
19 Там же.
20. Из стенограммы заседания пленума национальной комиссии ССП СССР от 10-11 мая 1939 г. ЦГАЛИ РФ.Ф.631.Оп.6.Д.295.Л.62.
21.ЦГАЛИ РФ.Ф.631. Оп.6.Д.262.Лл.11-13.
22. Л i таратура I мастацтва. 1989.13 октября. С.11. В этой статье, кстати, автор указывает на дату смерти Н.Н. Щекочихина между 1940 и 1944 гг., ибо нет указаний на точную дату его смерти.
23. НАРБ. Ед.хр.4. Оп.27.Д.115.
24. ГА Гомельской обл. Ф.1947. Оп.1. Д.23. ЛЛ.2-4.
25. Л i таратура I мастацтва. 1992. 10 июля С.10-11 .
.
